С древними германцами, с их хозяйственным, социальным и политическим строем, как и с другими сторонами их частного и общественного существования, мы знакомимся главным образом по тем данным, которые сообщают нам о них Цезарь и Тацит. Как ни ценны эти данные, как ни велик авторитет писателей, их сообщающих, несомненно делавших строгий выбор в том материале чужих и собственных наблюдений, который был у них в руках, все же это не документальные данные, не сырой, непосредственно данный материал юридического памятника, государственного акта, хозяйственной описи, народной песни. И «Записки о галльской войне» Цезаря, и «Германия» Тацита представляют собой тщательно обработанные литературные произведения, носящие печать яркой индивидуальности своих авторов с их вполне определенными общественными, политическими и философскими взглядами, симпатиями и антипатиями, воспитанными в определенной политической и социальной среде. Благодаря этому не так-то легко восстановить объективную и притом вполне конкретную картину общественного и политического строя древних германцев, тем более что сведения, сообщаемые о германцах римскими писателями, далеко не всегда отличаются полнотой и определенностью, нередко ставя перед читателем почти неразрешимые загадки.
Приходится обращаться к более поздним свидетельствам, заключающимся в памятниках германского права и поэзии, появившихся значительно позже сочинений Цезаря и Тацита, но рисующих жизненный строй, в котором еще очень многое Удержалось от самой ранней поры в жизни германцев, а также искать разъясняющих указаний в истории других человеческих обществ на соответствюущей стадии их развития. Только таким путем мы можем придти к более отчетливому пониманию того, что лишь слегка намечено римскими писателями.
Между «Записками» Цезаря и «Германией» Тацита прошло около полутора столетий, внесших в жизнь германцев немало весьма серьезных перемен, решительно двинувших вперед и их хозяйственное, и их политическое развитие. Цезаревские германцы (Цезарь составлял свои «Записки» в пятидесятых годах первого века до Р. Хр.) и германцы Тацита (Тацит написал свою «Германию» в конце первого века после Р. Хр.) это — две стадии в развитии германского общества и государства. Не следует только слишком прямолинейно и педантично проводить эту точку зрения, рискуя в противном случае отнести к позднейшим образованиям такие явления в жизненном строе германцев, которые, несомненно, существовали у них еще в доисторическую эпоху и если не попали на страницы цезаревских «Записок», то лишь благодаря ограниченности поля наблюдений их автора и недостаточности сведений, которые ему удалось добыть от других; эти же последние условия нужно иметь в виду и вообще при сопоставлении свидетельств названных римских писателей о древних германцах.
Но обратимся к Цезарю. По его словам, германцы мало занимаются земледелием и питаются главным образом молоком, сыром и мясом. Скотоводство и охота — их главные занятия, если не считать войны. Земледелие находится еще в зародыше, так как прочной оседлости еще нет, и германцы представляют собою еще полукочевой народ. Ни у кого нет собственного поля с определенными границами. Каждый год племенные власти назначают отдельным родовым группам необходимое для каждой из них количество земли и по истечении года заставляют их переходить на другое место.
Едва ли в этих условиях может быть речь не только о частной, но и вообще о какой бы то ни было собственности на землю. Такой аграрный строй, естественно и непроизвольно вытекающий из общих хозяйственных условий стоявших на еще очень низкой ступени культурного развития германцев, изображается Цезарем как продукт сознательной социальной политики руководителей германского общества, боявшихся будто бы, чтобы оседлость, привязав германца к земле и к ее интересам, не превратила его из воина в земледельца, не развила в нем жадности к земельным владениям, заставляющей более сильных людей отнимать землю у более слабых…
…Нетрудно видеть, что, вкладывая все эти соображения в головы руководителей германского общества в качестве принципов будто бы проводившейся ими социальной политики, Цезарь просто переносил в изображаемую им первобытную обстановку мысли и мечты, рожденные в обстановке высококультурного общества, раздираемого ожесточенной и непрерывающейся борьбой резко обострившихся социальных противоречий… Первобытная мысль изображаемых Цезарем германцев была очень далека от этой социальной философии, но их социальный строй действительно мог представиться просвещенному римлянину тем идеалом, от которого так далека была римская действительность…
…Ни о знатных, ни о рабах Цезарь ничего нам не сообщает, но на этом основании
совершенно отрицать у тогдашних германцев наличность сословий, являющихся
через какие-нибудь полутора столетия уже исконным фактом их социального бытия,
мы не считаем возможным. Постоянно воюя, германцы эпохи Цезаря не могли не
иметь рабов из взятых ими в плен и иным способом покоренных врагов, и едва ли им
была чужда мысль о хозяйственном применении рабской силы…
…Имея основание предполагать существование у германцев эпохи Цезаря рабов,
мы в то же время не находим основания отрицать у них и сословие знатных, по
крайней мере в смысле отдельных знатных родов, выдвинувшихся на почве
присущего родовым отношениям иерархического порядка…
…Политический строй цезаревских германцев, как видим, отличался крайней
элементарностью… Только на время войны избирался общий предводитель с правом
жизни и смерти. Избирался он, надо думать, в народом собрании племени,
собиравшемся, вероятно, лишь для подобного рода экстренных надобностей,
выходивших за пределы повседневного обихода отдельных родовых групп…
…Если прежде, во времена Цезаря, охота и скотоводство совершенно оттесняли на
задний план земледелие, то теперь [во времена Тацита] пришлось серьезно заняться
паханьем и сеяньем и мало-помалу обратить в пахотные поля многие из тех
тянувшихся на десятки, если не на сотни миль пустырей, которыми, по словам
Цезаря, любили окружать свои владения германские племена, как в интересах
защиты от соседей, так и для цели охоты, игравшей такую важную роль в их
хозяйственной жизни. Границы отдельных племен сближались, сближая и самые
племена как для мирного, так и для враждебного общения и создавая почву для более
широких политических соединений…
…Они [германцы] по-прежнему ведут экстенсивное хозяйство, придерживаясь все
той же грубо-переложной системы, что и во времена Цезаря: как тогда, так и теперь
они распахивали новь и сеяли хлеб, и затем бросали ее и брали под пашню новую
землю; ни садоводством, ни огородничеством, ни какими-либо иными видами
интенсивной культуры они совсем не занимались; знакомо им было одно лишь
хлебопашество. Разница с прежним была лишь в том, что тогда вместе с полем
передвигался и пахарь, теперь же этот последний уже сидел на определенном месте,
что, конечно, не могло не стеснять его хозяйственной свободы, вводя
практиковавшуюся им систему полеводства в .определенные, хотя все еще
достаточно широкие территориальные рамки.
Менял пашню не каждый отдельный хозяин, а все вместе, всей деревней. Вся
деревня, вся община одновременно переходила к новой запашке, занимая для этого
необходимые ей по числу ее рабочих рук определенные площади или еще вовсе не
паханной, или уже достаточно отдохнувшей земли на принадлежавшей общине
территории и затем распределяя их между своими сочленами по степени
достаточности каждого из них…
…Как и во времена Цезаря, земля не являлась еще предметом частной
собственности, но уже стала собственностью общественной, собственностью
деревенской общины. Мы говорим о пахотной земле; что же касается земли,
находившейся под усадьбой каждого отдельного общинника, то трудно сомневаться
в том, что она уже находилась в его полной собственности, точнее — в
собственности его семьи. Общей собственностью деревни, если не ряда соседних
деревень, были и пастбища, леса, луга и иные угодья… Являясь предметом общинной
собственности, пахотная земля находилась в частном пользовании временно
владевших ею общинников, распределенная между ними по участкам, состоявшим
каждый из совокупности полос, нарезанных, в интересах справедливого
распределения, во всех полях деревни; чересполосность, принудительный севооборот, отдача под временное пастбище всех полей после уборки хлеба,
вероятно, и тогда, как и в более позднее время, являлись характерными
особенностями общинных порядков; то же, без сомнения, следует сказать и о
совместном пользовании общинными угодьями…
…Единственным видом богатства все еще, по словам Тацита, продолжал
оставаться скот. Если некоторые члены общины и получали в пользование (как и все,
во временное пользование) больше земли, чем остальные, вместо одного надела
несколько, то это не могло иметь вредных социальных последствий, во-первых,
потому, что земли еще было много и всем хватало, а во-вторых, потому, что и такие
сравнительно крупные хозяйства никаких целей, в сущности, кроме непосредственно
потребительных, преследовать не могли и в сущности, благодаря этому, очень были
далеки от крупного хозяйства в собственном смысле, лишь сравнительно немного
превышая размерами хозяйственного среднего германца…
…На такой стадии культурного развития рабство должно было играть
значительную хозяйственную роль: рабский труд должен был не в малой мере
заменять труд свободных людей, направленный на нехозяйственные цели, и вместе с
трудом женщин и слабосильных членов семьи создавать хозяйственные блага,
необходимые для существования семьи, будет ли то семья богатого и знатного или
же семья рядового, среднего германца. Когда община распределяла землю между
своими сочленами, то она имела в виду, несомненно, количество рабочей силы,
находившейся в распоряжении той или иной семьи, а также количество рабочего
скота. Только те, у кого было много рабов и много рабочего скота, могли брать по
нескольку наделов и становиться «крупными» землевладельцами. Если в хозяйстве
самого малоземельного, имевшего всего лишь один надел германца, рабский труд
являлся лишь подспорьем к труду его самого и членов его семьи, то в «крупном»
поместье он должен был играть главную роль; если на одном из его наделов еще
могла бы работать семья «крупного» землевладельца, то остальные он должен был
передать исключительно в руки рабов и в полное их распоряжение, обязав их лишь
доставлять ему определенное количество продуктов их труда…
…Хозяйственный строй, как мы сейчас видели, предполагает у германцев
существование людей богатых и людей обычного достатка, а также свободных и
рабов, но экономической зависимости между людьми, мыслимой лишь при условиях,
делающих возможным превращение земли в частную собственность, скопление ее в
одних руках и уход из других, он не допускает…
…Основой богатства, дававшей возможность богатому человеку становиться
крупным землевладельцем, являлся скот и рабы. И то, и другое легче всего можно
было достать на войне, и самая крупная доля этой добычи попадала в руки тех, кто
стоял во главе воевавших. А это были, если не самые знатные, то самые храбрые и
предприимчивые люди, умевшие успешно довести до конца начатое дело и покрыть
себя и свой род воинской славой. Потомство таких людей, если сами они не были
знатного рода, уже вступало в ряды знати и «крупных» землевладельцев. Богатство и
знатность здесь совмещаются в одних родовых группах. Богатство давало знатному
человеку возможность иметь нескольких жен. Среди простых свободных
многоженство не было распространено; по-видимому, наблюдалось оно и среди
знатных далеко не у всех, а лишь у немногих, надо думать, у самых богатых и
знатных, в родстве с которыми лестно и выгодно было состоять другим знатным
родам. Богатство давало знатному человеку и средства набирать и содержать
дружину, тоже далеко, конечно, не всякому, а лишь самым богатым, самым
прославленным и самым влиятельным из сословия знатных, тем, кого Тацит
обозначает столь многозначным у него словом «принцепс»…
…«Принцепсы» представляли собою верхний слой германской знати; это были
самые знатные, богатые и могущественные ее представители, имевшие и
материальную, и моральную (блестящая воинская репутация) возможность окружать
себя дружиной из отборных юношей и, опираясь на нее, оказывать влияние и на
международные отношения, и на внутренние дела своего племени и его
подразделений. Из их среды избирались, вероятно, областные старшины, творившие
суд по деревням и волостям; они же, эти «принцепсы», предварительно обсуждали все более важные дела, поступавшие потом на решение народного собрания, и
окончательно решали менее важные; из их среды, при благоприятных условиях,
выходили и фактические властелины племени, а иным удавалось основать и
настоящую династию и поставить на настоящую юридическую основу свою
королевскую власть.
Таким образом, в германском обществе эпохи Тацита мы можем констатировать
существование высшего класса, опиравшегося, как на свою материальную базу, на
сравнительно большие земельные владения, отводившиеся представителям этого
класса во временное пользование и эксплуатируемые с помощью несвободного
юридически труда рабов, которых у них было больше, чем у простых свободных. Без
несвободного труда, при тогдашних условиях, обеспечивавших каждому свободному
необходимое для него количество земли, существование этого высшего класса было
бы немыслимо, и в особенности его высшего слоя, вождей дружин. Правда, средства
для содержания дружины давала ее вождю война, и среди мотивов, побуждавших
дружину и ее вождя вмешиваться и в чужие войны, когда их собственное
государство ни с кем не воевало, Тацит вполне определенно указывает и мотивы
часто материальные, чтобы не сказать хозяйственные: необходимость добыть для
дружины и боевых коней, и окровавленные победоносные копья, и продукты для ее
пропитания. Тем не менее едва ли можно допустить, Чтобы стал набирать дружину
человек, у которого не было готовых средств для вооружения ее хотя бы на первое
время, у которого не было больших владений и большого числа рабов, сидевших на
отдельных участках и поставлявших ему все необходимое для него и для его
дружины…
…Сидя на отведенном ему земельном участке и платя своему господину оброк из
продуктов своей в сущности самостоятельной хозяйственной деятельности,
германский раб был почти вне контроля со стороны своего господина и менее всего
был похож, на его хозяйственное орудие. Да и в качестве дворового раба он не
переставал быть для него человеческой личностью. Как и в других обществах на
соответствующей ступени материального и духовного развития, и в германском
обществе конца первого века после Р. X. господин видел в рабе еще человека, а не
хозяйственную вещь, отличающуюся от других хозяйственных предметов лишь
человеческим даром слова; здесь раб еще не стал для своего господина instrumentum
vocale, и при всей своей грубости и нередко жестокости германский рабовладелец
едва ли бы мог понять глубоко циничные хозяйственные наставления
высокообразованного римского агронома и даже редко бил своих рабов, а убивал
еще реже, лишь в состоянии крайнего раздражения; столь же редко сажал он их в
оковы и наказывал чрезмерной работой…
…Давая нам сведения о простых свободных, о знатных и о рабах, Тацит вовсе не
упоминает о несомненно исконном элементе социального строя германцев, об
известном нам из позднейших источников сословии полусвободных, так называемых
литов или летов (иначе лаццов или лассов), или альдиев. Весьма возможно, что
Тацит смешал их с рабами, потому что и они, подобно рабам, сидели на чужих
участках и давали владельцам их, своим господам, вернее патронам, оброк натурой.
Возникновение этого сословия относится еще к доисторической эпохе в жизни
германцев и объясняется, по-видимому, фактом добровольного подчинения
сильному, победоносному племени более слабого…
…Как и во времена Цезаря, германцы и тацитовской эпохи селились группами, и
родовые порядки продолжали играть серьезную роль в их общественной жизни…
Вне своей родовой группы, как индивидуум, германец был беззащитен, если только
он не был сильным вождем храброй и преданной дружины или же дружинником
сильного вождя. Родовая группа не только обеспечивала ему средства к
существованию, но она и защищала его жизнь и имущество, как внутри, так и со
стороны внешних посягательств, исходивших от членов других родовых Групп. На
защиту своего сочлена вставал весь род и начинал войну против всего рода
обидчика. Это были настоящие международные отношения: каждая родовая группа
представляла собою еще в сущности самостоятельное политическое целое, и так
называемая кровная месть была настоящей войной между враждовавшими родами.
